Неточные совпадения
Чудесен и голубой
залив, и зеленый берег, дальние
горы, и все эти пальмы, бананы, кедры, бамбуки, черное, красное, коричневое деревья, эти ручьи, островки, дачи — все так ярко, так обворожительно, фантастически прекрасно!..
Часов в десять взошла луна и осветила
залив. Вдали качались тихо корабли, направо белела низменная песчаная коса и темнели груды дальних
гор.
Не последнее наслаждение проехаться по этой дороге, смотреть вниз на этот кудрявый, тенистый лес, на голубую гладь
залива, на дальние
горы и на громадный зеленый холм над вашей головой слева.
Есть на что и позевать: впереди необъятный
залив со множеством судов; взад и вперед снуют лодки; вдали песчаная отмель, а за ней Тигровые
горы.
День был удивительно хорош: южное солнце, хотя и осеннее, не щадило красок и лучей; улицы тянулись лениво, домы стояли задумчиво в полуденный час и казались вызолоченными от жаркого блеска. Мы прошли мимо большой площади, называемой Готтентотскою, усаженной большими елями, наклоненными в противоположную от Столовой
горы сторону, по причине знаменитых ветров, падающих с этой
горы на город и
залив.
Налево широкий и длинный
залив с извилинами и углублениями. Посредине его Паппенберг и Каменосима — две горы-игрушки, покрытые ощетинившимся лесом, как будто две головы с взъерошенными волосами. Их обтекают со всех сторон миньятюрные проливы, а вдали видна отвесная скала и море.
Фрегат повели, приделав фальшивый руль, осторожно, как носят раненого в госпиталь, в отысканную в другом
заливе, верстах в 60 от Симодо, закрытую бухту Хеда, чтобы там повалить на отмель, чинить — и опять плавать. Но все надежды оказались тщетными. Дня два плаватели носимы были бурным ветром по
заливу и наконец должны были с неимоверными усилиями перебраться все (при морозе в 4˚) сквозь буруны на шлюпках, по канату, на берег, у подошвы японского Монблана,
горы Фудзи, в противуположной стороне от бухты Хеда.
Моросил дождь, когда мы выехали за город и, обогнув Столовую
гору и Чертов пик, поехали по прекрасному шоссе, в виду
залива, между ферм, хижин, болот, песку и кустов.
Ночь темная, ни зги не видно, только молния вдруг обливала нестерпимым блеском весь
залив и
горы.
Передвинешься на средину рейда — море спрячется, зато вдруг раздвинется весь
залив налево, с островами Кагена, Катакасима, Каменосима, и видишь мыс en face [спереди — фр.], а берег направо покажет свои обработанные террасы, как исполинскую зеленую лестницу, идущую по всей
горе, от волн до облаков.
За городом дорога пошла берегом. Я смотрел на необозримый
залив, на наши суда, на озаряемые солнцем
горы, одни, поближе, пурпуровые, подальше — лиловые; самые дальние синели в тумане небосклона. Картина впереди — еще лучше: мы мчались по большому зеленому лугу с декорацией индийских деревень, прячущихся в тени бананов и пальм. Это одна бесконечная шпалера зелени — на бананах нежной, яркой до желтизны, на пальмах темной и жесткой.
Наконец стало светать. Вспыхнувшую было на востоке зарю тотчас опять заволокло тучами. Теперь уже все было видно: тропу, кусты, камни, берег
залива, чью-то опрокинутую вверх дном лодку. Под нею спал китаец. Я разбудил его и попросил подвезти нас к миноносцу. На судах еще кое-где
горели огни. У трапа меня встретил вахтенный начальник. Я извинился за беспокойство, затем пошел к себе в каюту, разделся и лег в постель.
Залив Рында находится под 44° 41' с. ш. и 136° 31' в. д. от Гринвича и состоит из двух
заливов: северного, именуемого Джигитом, и южного — Пластун. Оба они открыты со стороны моря и потому во время непогоды не всегда дают судам защиту. Наибольшая глубина их равна 25–28 м. Горный хребет, разделяющий оба упомянутых
залива, состоит из кварцевого порфира и порфирита с включением вулканического стекла. Чем ближе к морю, тем
горы становятся ниже и на самом берегу представляются холмами высотой от 400 до 580 м.
В полдень мы дошли до водораздела. Солнце стояло на небе и
заливало землю своими палящими лучами. Жара стояла невыносимая. Даже в тени нельзя было найти прохлады. Отдохнув немного на
горе, мы стали спускаться к ручью на запад. Расстилавшаяся перед нами картина была довольно однообразна. Куда ни взглянешь, всюду холмы и всюду одна и та же растительность.
Мы думали, что к утру дождь прекратится, но ошиблись. С рассветом он пошел еще сильнее. Чтобы вода не
залила огонь, пришлось подкладывать в костры побольше дров. Дрова
горели плохо и сильно дымили. Люди забились в комарники и не показывались наружу. Время тянулось томительно долго.
История
залива. — Тихая пристань. — Пост Ольги. — Крестовая
гора. — Манза-золотоискатель. — Птицы. — Тигр на вершине хребта. — Лишаи и мхи. — Гольцы. — Поиски. — Лед подземный. — Истоки реки Сандагоу. — Пятнистые олени
Мы высадились на южном берегу
залива в 10 часов утра, лодку отправили назад, а сами пошли в
горы.
Горы в окрестностях
залива невысоки, но выражены весьма резко и большею частью состоят из серого гранита, кварцевого порфира, песчаника, роговика, аркоза и зеленой яшмы, в которой в разных направлениях проходят тонкие кварцевые прожилки. В окрестностях найдено много железных, медных и серебро-свинцовых руд.
Однажды он отправился в
горы по своим делам и пригласил меня с собою. 24 июня рано утром мы выехали с ним на лодке, миновав Мраморный мыс, высадились на берегу против острова Чихачева. Эта экскурсия дала мне возможность хорошо ознакомиться с
заливом Ольги и устьем Вай-Фудзина.
Первая моя экскурсия в окрестностях
залива Ольги была на
гору Крестовую.
Обыкновенно после первого пала остаются сухостои, второй пожар подтачивает их у корня, они падают на землю и
горят, пока их не
зальет дождем.
От
залива Владимира на реку Тадушу есть 2 пути. Один идет вверх по реке Хулуаю, потом по реке Тапоузе и по Силягоу (приток Тадушу); другой (ближайший к морю) ведет на Тапоузу, а затем
горами к устью Тадушу. Я выбрал последний, как малоизвестный.
Дальнейший план работ был намечен следующим образом: Г.И. Гранатману было поручено пройти
горами между Арзамасовкой и Сибегоу (приток Тадушу), а А.И. Мерзляков должен был обойти Арзамасовку с другой стороны. В верховьях Тадушу мы должны были встретиться. Я с остальными людьми наметил себе путь по побережью моря к
заливу Владимира.
Только напрасно думал бедняжка
залить свое
горе.
Или в его мозгу зароились фантастическими призраками неведомые
горы, и легли вдаль неведомые равнины, и чудные призрачные деревья качались над гладью неведомых рек, и прозрачное солнце
заливало эту картину ярким светом, — солнце, на которое смотрели бесчисленные поколения его предков?
Заозерный завод, раскидавший свои домики по берегу озера, был самым красивым в Кукарском округе. Ряды крепких изб облепили низкий берег в несколько рядов; крайние стояли совсем в лесу. Выдавшийся в средине озера крутой и лесистый мыс образовал широкий
залив; в глубине озера зелеными пятнами выделялись три острова. Обступившие кругом лесистые
горы образовали рельефную зеленую раму. Рассыпной Камень лежал массивной синевато-зеленой глыбой на противоположном берегу, как отдыхавший великан.
Перед отъездом из Нью-Йорка Матвей и Анна отправились на пристань — смотреть, как подходят корабли из Европы. И они видели, как, рассекая грудью волны
залива, подошел морской гигант и как его опять подвели к пристани и по мосткам шли десятки и сотни людей, неся сюда и свое
горе, и свои надежды, и ожидания…
Пескам ехали, полям ехали, лесам-горам ехали. Морям плыли, заливам-праливам плыли, рекам плыли, озерам не плыли…
Ну, равнины
залило, а горы-то небось остались.
По всему полукругу
залива идет неустанно красивая беседа огня: холодно
горит белый маяк неаполитанского порта и сверкает красное око Капо ди Мизена, […красное око Капо-ди-Мизена… — маяк Мизенского мыса.] а огни на Прочиде и у подножия Искии — как ряды крупных бриллиантов, нашитые на мягкий бархат тьмы.
Гляжу налево, туда, где узкое горло
залива исчезает, сузившись между двумя
горами.
И все это совершается неторопливо, по-домашнему, по-соседски, с вековечной привычной ловкостью и красотой, под нежарким осенним солнцем на берегах синего, веселого
залива, под ясным осенним небом, которое спокойно лежит над развалиной покатых плешивых
гор, окаймляющих
залив.
Ослепительно блестел снег, ласково синела вода, золотом солнце обливало
залив,
горы и людей. И крепко, густо, могущественно пахло морем. Хорошо!
Там лежит длинная, пологая
гора, увенчанная старыми развалинами. Если приглядишься внимательно, то ясно увидишь всю ее, подобную сказочному гигантскому чудовищу, которое, припав грудью к
заливу и глубоко всунув в воду свою темную морду с настороженным ухом, жадно пьет и не может напиться.
Был солнечный, прозрачный и холодный день; выпавший за ночь снег нежно лежал на улицах, на крышах и на плешивых бурых
горах, а вода в
заливе синела, как аметист, и небо было голубое, праздничное, улыбающееся. Молодые рыбаки в лодках были одеты только для приличия в одно исподнее белье, иные же были голы до пояса. Все они дрожали от холода, ежились, потирали озябшие руки и груди. Стройно и необычно сладостно неслось пение хора по неподвижной глади воды.
Черное небо, черная вода в
заливе, черные
горы.
На полу кухни дымились поленья дров,
горела лучина, лежали кирпичи, в черном жерле печи было пусто, как выметено. Нащупав в дыму ведро воды, я
залил огонь на полу и стал швырять поленья обратно в печь.
— Конечно, после, — решил Коновалов. — Живут люди и смотрят в жизнь, и вбирают в себя чужое
горе жизни. Глаза у них, должно быть, особенные… И сердце тоже… Насмотрятся на жизнь и затоскуют… И вольют тоску в книги… Это уж не помогает, потому — сердце тронуто, из него тоски огнем не выжжешь… Остается — водкой ее
заливать. Ну и пьют… Так я говорю?
Агишин. Ах! есть голубой Неаполитанский
залив, есть Сорренто… Там голубые небеса И фиолетовые
горы. Там жизнь, там рай; недаром Италию так любят поэты…
Григорий Иванович. Совершенно справедливо! Изумительно верно! У меня товарищ есть, так тоже не может иначе — давай, говорит, Гриша, стакан. Когда душа
горит, из наперсточка ее не
зальешь.
Петр.
Горе? Вот где
горе! Не
зальешь его, не затушишь!.. Дайте мне вина! Скорей вина! Шевелитесь!..
В Апраксином переулке становится так жарко, что начинают загораться дома, противоположные рынку.
Заливать их уже невозможно от жару. Народ, валя друг друга, бежит из этого переулка, — торопится не задохнуться и не
сгореть заживо в пекле огня и дыма.
Солнце быстро катилось к закату и скоро зажгло пылающим заревом далекий горизонт, расцвечивая небо волшебными переливами всевозможных красок и цветов, то ярких, то нежных, и
заливая блеском пурпура и золота и полосу океана и обнаженные верхушки вулканических
гор высокого зеленеющего острова, резко очерченного в прозрачной ясности воздуха.
Все — и офицеры, и матросы, и даже отец Спиридоний, редко покидавший каюту, — были наверху и жадно всматривались в глубину
залива, чтобы поскорей увидать «жемчужину Тихого океана», как не без основания называют калифорнийцы Сан-Франциско, или «Фриски», по их фамильярно-ласковому сокращению, пока старший штурман не объяснил, что напрасно «пялят» глаза — все равно города не увидать: он в глубине бухты, скрытый
горами.
Егорушка давно уж убедил ее, что он пьет с
горя: вином и водкой
заливает он безнадежную любовь, которая жжет его душу, и в объятиях развратных девок он старается вытеснить из своей гусарской головы ее чудный образ.
Когда воспитанницы поднимались на
гору, заросшую хвойным лесом, и перед ними развернулся во всей его красе Финский
залив, Дуне и Дорушке, особенно чутким к красоте природы, казалось, что сердчишки их дрогнут и расколются от счастья в груди.
Во-вторых, ввиду учащавшихся в городе оспенных заболеваний баронесса Софья Петровна перевозила остающихся в приюте на лето воспитанниц к себе в Дюны, на морское побережье Финского
залива, где у нее была огромная дача, целая мыза, спрятанная на
горе среди сосновых сестрорецких лесов.
Кругом теснились старые, мохнатые, вековые сосны, дальше молодой, душистый березняк, еще дальше холмы направо и налево… Песчаные
горы, поросшие тем же сосновым лесом. А там невдалеке тихо ропчущий своим прибоем
залив. Его вечерняя песнь едва уловленными звуками долетала теперь до слуха Любочки. Веселые голоса дачников и финнов, окружавших береговые костры, покрывали сейчас этот тихий и сладкий рокот.
Они сожгли русские постройки в
заливе Константиновском и пустили большой пал, отчего
сгорело много леса.
— Даю и я сто двадцать! — сказал подошедший четвертый мужчина. Это был рослый, здоровый помещик Арко из окрестностей Марсейля, очень богатый человек. Ему ничего не стоило бросить к ногам девчонки сотню тысяч. Недавно он лишился жены и единственного сына и теперь
заливает свое
горе вином и покупною любовью.